Top.Mail.Ru
О монастыре | Ганина Яма

29 апреля, в преддверии Дня Победы, монастырь на Ганиной яме посетят дети войны – бывшие узники фашистских концлагерей

В Екатеринбурге 28 апреля проходит встреча представителей Общероссийской общественной организации «Российский союз бывших несовершеннолетних узников фашистских концлагерей». Среди приглашенных – также гости из Беларуси, Украины, Казахстана, Азербайджана. Все они – бывшие узники концлагерей.


  

А 29 апреля 40 участников форума посетят монастырь на Ганиной яме. Здесь они поклонятся памяти Царственных страстотерпцев, знавших горечь несвободы и погибших от рук кровавых палачей. 


  

Для пожилых гостей, средний возраст которых около восьмидесяти лет, экскурсоводы обители расскажут о монастыре и его святынях. Далее дорогих паломников ожидает трапеза.


  

Только в Свердловской области на сегодняшний день проживает более 600 бывших узников нацизма, в Екатеринбурге – более 300.


  

Всего на территории Германии и оккупированных ею стран действовало более 14 тысяч крупных концлагерей. В 1945 году вышли на свободу 530 тысяч человек, из них почти каждый второй являлся гражданином Советского Союза. За годы войны через лагеря смерти прошли 18 миллионов человек, из них пять миллионов – жители СССР.


  

Вот некоторые воспоминания уральцев – очевидцев того, что пришлось пережить этим людям.


  

Чепурнова Ирина Николаевна, племянница узника:                                                                            


  

«В середине июня 1941 года пришел черед тети Нюши провожать своего мужа. Ей тогда было 29 лет, и она была беременна четвертым ребенком. Еще трое – семи, пяти и трех лет повисли на отце, когда к дому подъехала телега с двумя другими новобранцами.


  

Красивый, высокий, тридцатичетырехлетний мужчина с веселыми черными глазами обнимал жену и, целуя ревущих ребятишек, уговаривал ее: «Не навсегда же расстаемся! Ненадолго!»


  

А через несколько дней началась война. Мужчин, едва успевших добраться до границы, с одними лопатами в руках, сразу же захватили наступавшие немецкие части и отправили на принудительные работы в Германию. Ни одного письма, ни единой весточки не получила тетя Нюша за войну от своего Кости. Тогда слова «пропал без вести» были, как клеймо позора, и, значит, четверым детям пропавшего без вести Константина Печаткина не полагалось ни пособий, ни помощи.


  

Но вот и война кончилась, и стали возвращаться те, кто уцелел. Бедная моя тетя вглядывалась в каждого мужчину на дороге: не Костя ли идет? Умоляюще глядела на почтальонку, но та проходила мимо, не поднимая глаз. Уже в конце 1945 года, когда надежды почти не оставалось, к тете Нюше зашла старая учительница из соседней деревни. «Ты не волнуйся, Нюша, - сказала она и подала тете клочок дешевой папиросной пачки, на котором было нацарапано: «Сообщите в д. Дьяково Печаткиной А.Ф., что ее муж Константин жив. Везут на север».


  

Глядим, а у ней ноги подкосились. Упала тетя Нюша на скамейку и забилась в рыданиях. Старая учительница не утешала ее, а только гладила руку и приговаривала: «Поплачь… Поплачь…»  А тетя все никак не могла успокоиться и все плакала и прижимала к себе перепуганных ребятишек.


  

И куда бы ни обращалась потом тетя Нюша, никто не мог сказать ей, где же ее муж и когда вернется домой. А слухи ходили страшные. Поговаривали в народе, что всех, кто был в плену, ссылают на север, а некоторых даже расстреливают. И тетя опять ждала, молилась и надеялась.


  

Константин Иванович вернулся домой в 1947 году. Сорокалетний мужчина походил на старика: худой, сгорбленный, без зубов. Днем ходил неразговорчивый. А по ночам натужно кашлял и громко бредил. Тетя Нюша выхаживала мужа, как ребенка. Парила в бане, растирала, поила отварами, старалась покормить получше. А он долго и есть-то толком не мог. Ребятишки, выросшие без отца, дичились его, а самый маленький, родившийся без него, долго не называл папой.


  

Когда дядя Костя немного оправился, стал работать на колхозной конюшне с лошадьми. С ними разговаривал, а людей сторонился, отмалчивался. Только много лет спустя мы начали узнавать какие-то подробности его житья в те годы. Оказалось, что в Германии его отправили на военный завод, а потом за «саботаж» - в концлагерь. Там долбил камень в карьере. Пытался бежать. Не удалось. Концлагерь освободили американцы. Уговаривали не возвращаться домой: «Все равно дома расстреляют, потому что Сталин объявил всех пленников изменниками и дезертирами». Но дядя Костя не поверил. Сказал: «Да ведь мы столько перетерпели! Не могут с нами так поступить. В крайнем случае, хоть умру на родной земле».


  

А на родной земле встретили подозрениями и обвинениями. Хорошо еще, что лесозаготовками отделался. Везли на север по родным местам в вагонах с зарешеченными окнами. На станции Филино, что всего в десятке километров от родной деревни, увидел неподалеку от поезда группу женщин и выбросил заранее заготовленное «письмо». Его-то и подобрала старая учительница.


  

Случаев, когда подобные «письма» доходили до адресатов, было немало. Жители соседних деревень специально выходили к этому поезду. Приносили хлеб, табак. Они-то знали уже, кого возят в таких вагонах.


  

Позже, разобравшись в истории пленения дяди Кости, его реабилитировали, и даже награждали медалями в юбилейные годы Победы. Благодаря заботам жены и детей, дядя прожил до 1986 года. Тетя пережила его на десять лет».


  

Кравцова Нина Федоровна, 1925 г.р. :


  

«Когда началась война, мне было 16 лет. Я сдавала экзамены в медицинской школе города Кричева, Могилевской области. У кого возраст был призывной, сразу мобилизовали на фронт, а меня направили работать в больницу села Боевка, где лечили тифозных больных и солдат.


  

Что только не творили немцы в Белоруссии! Мы видели, как из лагеря рядом людей сжигали в печах. Выстраивали в колонны женщин и детей (а все были тогда грязные, немытые). И вот им говорили, что их ведут в баню. А из бани почему-то не выходит никто. Хаты сжигали, колодцы отравляли. Мы боялись пить воду, потому что те, кто пил, умирали.


  

На дороге поставили столб-висельницу. Выстроят детей, стариков – кто под руку попадется – и заставляют по очереди «добровольно» идти к столбу. Сам человек подходит, сам цепляет себе петлю на шею, а немцы только из-под ног табуретку выбивают. Тех, кто в строю кричал или плакал, немцы расстреливали на месте. Иногда, пока до человека доходила «очередь», он падал замертво от разрыва сердца».


  

Бобина Евдокия Алексеевна, 1919 г.р.:                                                                        


  

В 1941 году немцы взяли Павловск и стали угонять молодежь в Германию. Угодила под фашистские грабли и я. В дороге, когда поезд остановился на какой-то станции, а вагон оказался открытым, мы выскочили из состава и разбежались, кто куда. Местные жители нас накормили, дали с собой еды. Но немцы переловили беглецов, отобрали всю еду и затолкали обратно в состав. Правда, на этот раз дали по две буханки на человека до места назначения.


  

Привезли в Данциг. Отправили на санобработку. Мылись в холодном помещении, под холодным душем, так что после этого мытья у нас зуб на зуб не попадал. Наконец, выдали белье, и я была так рада, что могу немножко согреться. Привели на распределительный пункт. Оттуда меня направили прядильщицей на местную лагерную фабрику, где я и работала всю войну, до самого освобождения.


  

Жили прямо на территории фабрики за колючей проволокой. Кормили очень плохо, так что постоянно хотелось есть. Однажды повар-немка на наших глазах специально бросила в котел какую-то грязную, жирную тряпку. Получившийся при этом суп оказался с таким тошнотворным запахом, что мы, уж на что голодные, и то не смогли его есть. Нас отругали, но выдали по пять картошек в мундире и по 100-150 граммов хлеба. 


  

Иногда нам удавалось проникать за территорию фабрики, и тогда мы воровали картошку у немцев с огородов, которые располагались близко. Узнав об этом, начальник лагеря стал отбирать у нас кастрюльки, которые мы привезли с собой из дома и берегли, как зеницу ока. Я свою посудинку не отдала – и он потащил меня в карцер. По дороге нам встретился пленный поляк. Немец велел ему оттащить меня в карцер, но поляк сказал: «Сегодня вы ее тащите, а завтра, может, и меня такая же участь ждет». И начальник сам дотащил меня, где и бросил. В карцере стоял голый топчан и был жуткий холод. От страха я начала седеть не по дням, а по часам. 


  

За все годы плена нам больше ни разу не выдавали одежду, и она превратилась в такие лохмотья, что еле прикрывала тело. Спали мы на нарах в два яруса.


  

Потом нас стали выпускать в город через проходную, но у каждого на одежде была нашивка с буквами «ВОС».


  

В 1945 году наши заняли Данциг. Я сразу же пошла в нашу военно-морскую часть и устроилась посудомойкой. Вскоре мой начальник поехал по заданию в Ленинград и взял меня с собой. Довез до Эстонии пароходом, купил билет на поезд до Ленинграда и дал еще денег с собой. Благодаря ему, я сумела добраться до своей тети».


28 апреля 2017

Другие новости